Статьи

Героиня miranna. Таисия Бекбулатова

People and cases
Московская журналистка Таисия Бекбулатова (включена Минюстом  РФ в список СМИ и юридических лиц, выполняющих функцию иностранного агента) работала в «Коммерсанте» и «Медузе», а в августе 2019 года запустила свой медиапроект — онлайн-журнал «Холод». «Холод» выпускает материалы о жизни в российских регионах — от дневников участника антарктической экспедиции до историй врачей, умерших от коронавируса. Меньше чем за два года журнал стал заметным изданием со своей аудиторией. Мы поговорили с Таисией о «Холоде» и о том, зачем сегодня запускать медиа в России.


— Расскажи, пожалуйста, как появился «Холод»?

— В марте 2019-го я уволилась из «Медузы». Вскоре я начала думать о том, куда идти дальше, встречаться с редакторами разных медиа. Медиа были классные, редакторы — тоже, но они занимались не той журналистикой, которая меня интересовала: мне хотелось работать с лонгридами (большие журналистские тексты-истории. — Прим. ред.). К сожалению, интересного мне издания, которое специализировалось бы на этом формате, в России тогда не было. И мне захотелось самой его запустить.
Я никогда не планировала строить большое медиа с большой редакцией. Мне казалось, что это будет скорее маленький проект. Я планировала в одиночку ездить по стране и записывать интересные истории, если с командой не сложится. Собственно, с подобной поездки все и началось — мы отправились в Абакан с Лешей Пономаревым (Алексей Пономарев, редактор подкастов «Холода», в прошлом — редактор подкастов «Медузы» и Arzamas. — Прим. ред.) работать над историей о маньяке Дмитрии Лебеде. Командировку мы оплачивали сами. Еще я своими руками собрала сайт на «Тильде»: для подготовки материала нужно было отправить запрос в местный следственный комитет, а в запросе — указать издание, которое мы представляем. Каким-то чудом к моей страничке отнеслись серьезно, и я смогла поговорить со следователем. Так появились первый материал «Холода» — моя статья «Дорога в Аскиз» — и подкаст «Трасса 161». Статья собрала довольно много просмотров, а я поняла, что у моей идеи о медиа есть будущее. Еще несколько месяцев я работала как редактор с приглашенными авторами, потом, в феврале 2020-го, у нас появилась маленькая команда. Сейчас в редакции «Холода» четырнадцать человек.


— «Холод» рассказывает очень разные истории. Их героями и героинями часто становятся те, кто сталкивается с дискриминацией, — например, мигранты, женщины, люди с инвалидностью. Почему вы решили работать с такими сюжетами?

— Это может прозвучать непрофессионально, но, честно говоря, мы не очерчивали круг тем заранее. Я считала, что в независимом издании, на которое никто не давит, люди сами не станут браться за проходные сюжеты. Если взять хорошего журналиста и предоставить ему свободу, он обязательно постарается написать о значимых вещах, мне кажется.
Наверное, концепцию «Холода» можно сформулировать так: мы рассказываем о важных, но недостаточно освещенных историях. Чаще всего работаем с сюжетами из российских регионов, они довольно мрачные. Еще стараемся говорить о малоизвестных общественных феноменах. Некоторые из наших героев кому-то могут показаться фриками — но мы стараемся показывать общество, в котором живем, с самых разных сторон.


— Новое издание сложно запустить без бюджета. Когда ты придумала «Холод», тебе кто-то помогал? Или ты сама вложилась в проект?

— «Холод» начинался как авантюра. Многие медиа запускаются так: есть инвестор с деньгами, он нанимает тридцать человек, и через месяц у них готов сайт — но это не наш сценарий. В самом начале я очень многое делала самостоятельно, одна. К счастью, у меня была накоплена небольшая подушка безопасности, которая позволила сосредоточиться на «Холоде» и мало зарабатывать в то время. Если бы у меня ее не было, не было бы и никакого «Холода», а я сейчас сидела бы в какой-то другой редакции и писала тексты, от которых мне нерадостно.
Потом появились первые инвестиции — имена инвесторов, к сожалению, я не могу раскрыть, обозначу лишь, что они никак не связаны с политикой. Сейчас денег хватает на то, чтобы обеспечивать маленький штат. Очень сильно помогает краудфандинг — благодаря поддержке читателей мы оплачиваем те же командировки, гонорары авторам и фотографам. В обозримом будущем хотелось бы сделать краудфандинг основным источником финансирования, но это, конечно, сложно. Иногда мы делаем партнерские материалы, но тщательно выбираем, с кем сотрудничать.


— Раз в несколько лет в российском журналистском сообществе начинается дискуссия о том, что медиа переживают тяжелые времена, что заниматься ими невыгодно. Ты думала о чем-то таком, когда запускала «Холод»?

— Мне вообще кажется, что делать медиа можно только тогда, когда тебе это очень нравится. Минусы здесь превышают возможные плюсы. На этом точно нельзя особенно заработать, к тому же в России есть много законов, которые могут испортить тебе и твоей редакции жизнь. С точки зрения рисков сейчас самый сложный период для журналистики в нашей новейшей истории. Ты как будто постоянно шагаешь по углям, но при этом делаешь вид, что все нормально.
Однако при всех недостатках я думаю, что для людей, которые горят своими проектами, время сейчас подходящее. Старые модели медиапроизводства как будто исчерпали себя, а многие СМИ, которые раньше считались влиятельными, находятся по ряду обстоятельств в плачевном состоянии. Если в начале 2000-х человек, который хотел запустить в России свое издание, видел плотно заполненную медиаполяну, то сегодня он выходит в заснеженное поле, на котором можно установить свой флажок. Другой вопрос — сможет ли этот флажок устоять под напором ветра?


— До «Холода» ты была пишущей журналисткой — сначала в «Коммерсанте», затем в «Медузе». Тебе сложно было переключиться с работы корреспондента на работу главного редактора? Многому пришлось учиться?

— В какие-то моменты было сложно, да. Когда «Холод» запускался, я верстала статьи, делала дизайн, вела социальные сети, иногда даже рисовала и, конечно же, редактировала — в общем, была таким многоруким Шивой. Поскольку я чувствовала от всего этого дикий драйв, то справлялась. Потом наступил период выгорания, но к этому моменту мы уже переехали на новый сайт, где мои коллеги могли самостоятельно верстать тексты. Появились другие редакторы, фотографы, иллюстраторы. Это облегчило жизнь.

Сама по себе редактура не была для меня чем-то новым — я занималась ей и в «Коммерсанте», и в «Медузе» время от времени. Но работа с лонгридами потребовала от меня больших нервных затрат — я боялась пропустить какую-нибудь ошибку и выпустить текст с ней. К счастью, сейчас мы работаем с хорошими редакторами, все тексты проходят фактчекинг (проверка на достоверность. — Прим. ред.), и я спокойна.
Что касается медиаменеджмента, то честно признаюсь: мне кажется, менеджер я плохой. Это не мое призвание, и я надеюсь, что в будущем смогу передать эти обязанности кому-нибудь еще. Я справляюсь с определенными вещами, потому что мне важно сохранить редакцию, но есть люди, которые могут справляться с этим лучше. Поэтому самое сложное в работе для меня сейчас — профессиональная реализация: в первую очередь я все-таки журналист, мне важно делать тексты, а пока я не могу себе этого позволить. Очень хочется вернуться к письму, когда дела «Холода» более-менее устаканятся.

Фото из личного архива Таисии Бекбулатовой. Автор фото — Рина Майер

— Почему ты вообще выбрала профессию журналиста?

— Наверное, честный ответ — из-за лени. Мне всегда легко давалась работа со словом. Правда, в старших классах я подумывала о том, чтобы стать астрофизиком, но не сложилось. Во-первых, нужно было дополнительно заниматься, а мне опять-таки было лень. Во-вторых, я довольно интровертный человек, и мне казалось, что в этой профессии я стану совсем отшельником. В конце концов я поступила на журфак МГУ и не жалею об этом решении. Там собирались интересные люди, к нам на занятия приходили запоминающиеся гости — среди них, например, был Юрий Дудь, тогда не очень известный. Конечно, сейчас журфак сложно назвать хорошим учебным заведением, его часто критикуют. Однако мне все равно дорого это место, хотя семинары, которые проводят люди из Росгвардии, и не вписываются в мои представления о нормальном образовании.
На четвертом курсе журфака я пришла в «Коммерсант» стажироваться. Через пару месяцев мой начальник сказал, что я работаю не хуже, чем люди, которые получают здесь зарплату, и ему неловко держать меня на стажерской позиции. Но мне очень хотелось остаться, так что я еще несколько месяцев стажировалась за гонорары. Потом, когда освободилась ставка, меня взяли в штат.


— «Коммерсант» — одно из самых статусных российских изданий, редакцию которого многие уважают за профессионализм. Что ты чувствовала в «Коммерсанте»? Тебя вдохновляла твоя работа, коллеги?

— Конечно. В первую очередь — Глеб Черкасов, который взял меня на работу, он тогда руководил отделом политики. Я до сих пор близко дружу с людьми, с которыми мы работали в «Коммерсанте», наш отдел, как и журфак МГУ, многое для меня значил. Мне очень жаль, что газета была испорчена цензурой и отдел политики в итоге уволился (в мае 2019 года все сотрудники отдела политики «Коммерсанта» подали в отставку. Так журналисты выразили протест против увольнения двух своих коллег из-за статьи о Валентине Матвиенко. — Прим. ред.).


— Для тебя было принципиально писать именно о политике?

— Да. Это единственная тема, которая меня тогда интересовала. Политическая журналистика казалась мне высшей лигой в профессии — не потому, что другие журналисты занимались чем-то неважным, просто она была вызовом для меня самой. Еще было ощущение, что я прикасаюсь к чему-то важному, описываю нервную систему государства. Сейчас это чувство ушло. Когда я вижу в новостях политический сюжет, о котором несколько лет назад мне бы обязательно пришлось писать, то вздыхаю с облегчением: больше не нужно делать работу, которую могли бы адекватно оценить лишь конкуренты из другого издания. Классической политической журналистики, которой мы занимались в «Коммерсанте», сейчас практически не осталось. Как и политической жизни, которую интересно было бы освещать, на мой взгляд.


— Почему ты ушла из «Коммерсанта»?

— Цензура в газете появилась не в один день. Все начиналось с каких-то мелочей. Поначалу никто не говорил: «Мы это вырежем, потому что нам позвонил важный человек», — говорили, например, что в тексте есть неудачные куски, нужно сократить. Мои непосредственные руководители таким не занимались — Глеб Черкасов, в частности, до конца боролся против подобных «правок». В последний год моей работы цензура стала очевидной, а я не готова была с этим соглашаться.
Но увольняться все равно было тяжело. Отдел действительно стал для меня почти семьей. И нам, хотя сейчас это звучит наивно, не хотелось оставлять газету цензорам. Казалось, что надо бороться за нее, за свои тексты. Поворотным для меня, наверное, был момент, когда из нашего с Сергеем Горяшко текста вырезали комментарий представителя Игоря Шувалова о расследовании Навального и заменили его присланным «сверху» (в 2016 году Алексей Навальный выпустил несколько видео о дорогостоящем имуществе и недвижимости Игоря Шувалова. — Прим. ред.). На следующий день после этого я списалась с Андреем Козенко, который тогда работал в «Медузе», и сказала, что я хотела бы написать для них какой-то текст. Андрей предложил мне сделать профайл Шувалова, и я согласилась. После этого я еще год писала для «Медузы» как фрилансер, а потом перешла в штат.


— В «Медузе» ты тоже писала о политике?

— Я писала лонгриды, иногда политические, иногда — на другие темы. В общем, работала с форматом, которым мы теперь занимаемся в «Холоде».


— Как сейчас устроена ваша редакция?

— Мы находимся в двух городах: в Москве и Петербурге. Мне кажется классным, что команда рассредоточена по России — все-таки мы задумывали «Холод» как издание про настоящую страну, а не про площадь внутри МКАД. Хотелось бы, чтобы со временем у нас появились журналисты в Казани, в Сибири, в других городах и регионах.
В команде есть главный редактор (это я), у меня есть два заместителя: Михаил Зеленский, который также занимается фактчекингом, и Леша Пономарев, он отвечает за подкасты и видео. Со специальными корреспондентами — их у нас шесть — работает редактор Юлия Любимова. Еще с нами сотрудничает Александр Горбачев, который был моим редактором в «Медузе». Помимо этого, у нас есть SMM-специалист и редактор видеопроектов.


— Какое место в структуре «Холода» занимают видео и подкасты?

— Подкасты были частью проекта с самого начала — мне кажется, это очень естественная форма для тех историй, которые мы рассказываем. Когда работаешь над материалом и берешь интервью, у тебя часто остается много сильных аудио, которые глупо не использовать. К тому же некоторые люди лучше воспринимают информацию на слух. Я сама человек текста и, дай мне волю, делала бы только лонгриды — но я понимаю, что надо думать о новых форматах.
С видео немного другая история. Мы решили заняться ими, чтобы «Холоду» было куда развиваться. Видео помогает расширять аудиторию — все-таки большие текстовые истории меньше людей готовы читать, чем смотреть «Ютьюб». Так что мы начали экспериментировать: сначала запустили на «Ютьюбе» шоу «Паразиты», потом — «Ненавижу тебя?».


— О чем эти шоу?

— С «Паразитами» сложная история, сами пока не понимаем (улыбается). Мы планировали обсуждать в шоу какие-то горячие дискуссии, которые видим в соцсетях. Но мы сидим в основном в «Твиттере», и оказалось, что вещи, которые волнуют нас, людям на «Ютьюбе» не очень-то близки. Сейчас мы думаем о том, как изменить концепцию шоу.
В «Ненавижу тебя?» сталкиваются люди с диаметрально противоположными позициями. Это шоу — возможность дотянуться до героев, которых мы обычно не берем в тексты, но которые нам тоже интересны. Просто так писать про веганов и мясоедов мы не будем, а вот посмотреть, как они будут спорить, — почему бы и нет. Я считаю «Ненавижу тебя?» удачным проектом — один из выпусков, спор феминистки и инцела, уже набрал почти двести тысяч просмотров. Для того чтобы дойти до ста тысяч просмотров текста на сайте, нам потребовалось полтора года, например. Шоу действительно приводит к нам многочисленную и не очень знакомую мне аудиторию. Достучаться до этой аудитории — интересная задача.


— Некоторым медиапроектам ролики, которые собирают много просмотров, помогают монетизироваться и привлекать рекламодателей. Ты рассматриваешь такие варианты для «Холода»?

— Да, конечно. У нас уже даже были переговоры с потенциальными партнерами. Пока мы не достигли результата, но меня радует то, что люди видят статистику и выходят с нами на связь. Я очень трепетно отношусь к лонгридам и не хотела бы интегрировать в них рекламу, а видео это позволяет. Правда, видеопродакшен требует и больших расходов тоже. Было бы здорово делать документальные фильмы по нашим историям, но это очень дорого. Сейчас мы можем только снимать шоу.


— Ты говорила, что с «Ютьюба» к вам приходит новая аудитория. Но ведь бывает и наоборот. Я недавно видела у кого-то реплику о «Ненавижу тебя?»: человек с горечью писал, что в то время, когда всем очень не хватает консолидации, его любимое издание делает построенное на конфликте шоу. Как ты к этому относишься?

— Критику я вообще принимаю спокойно: для меня это признак того, что издание живет и вызывает желание о нем говорить. Что касается этого взгляда на «Ненавижу тебя?» — да, это такое полуразвлекательное шоу про конфликты, но, мне кажется, оно и полезное тоже. Сейчас многим не хочется выходить из своего информационного пузыря, поэтому столкнуть лицом к лицу тех, кто зачастую игнорирует существование друг друга, — это уже хорошо. Вряд ли, конечно, они достигнут полного согласия — но зато увидят друг друга, могут попробовать понять логику оппонента. Да, это может быть неприятно — меня саму, честно скажу, бесят некоторые люди, которые участвуют в шоу, но я не вправе здесь что-то цензурировать. Мне кажется, что травмы российского общества и противоречия, которые в нем существуют, должны проживаться и обсуждаться, а не замалчиваться. Диалог действительно нужен, даже если он не приводит к моментальной консолидации.


— У «Холода» есть какая-то миссия в этом смысле? Ваша работа должна что-то в обществе менять?

— Вообще я не сторонник журналистики прямого действия. Мне кажется, что, когда ты ставишь перед журналистикой определенную задачу, она перестает быть журналистикой. Единственное исключение здесь, пожалуй, — просветительская работа. Поэтому миссия «Холода» для меня — сделать так, чтобы наши читатели больше видели и больше знали. В компьютерных играх бывает, что ты начинаешь исследовать мир и у тебя под ногами маленький светлый кусочек земли, а вокруг темнота. Вот мне хочется осветить для читателей всю карту, чтобы им было проще выбирать свой путь. Конечно, звучит пафосно, но надеюсь, мы что-то для этого действительно делаем.


— Среди прочего «Холод» уделяет много внимания женским историям: вы регулярно пишете о домашнем насилии, домогательствах, особом отношении к внешности и телу женщин. Это осознанная редакционная политика?

— Женской повестки в «Холоде» много, потому что мы в принципе пишем о правах человека. Мне кажется очень естественным обсуждать эту повестку в России — женщины, напомню, составляют бо́льшую часть населения страны. Если кому-то наш подход кажется странным, то мне странным кажется как раз то, что другие медиа до последнего времени не освещали проблемы, с которыми сталкивается так много людей.
Правда, оказалось, что для кого-то права человека и права женщин — не очень связанные вещи. Когда мы только начинали выпускать тексты, связанные с женской повесткой, к нам в комментарии приходили мужчины и писали: «Ой, такое хорошее издание испортилось». А «Холоду» было всего несколько месяцев. Не знаю, как это объяснить.


— Ты можешь назвать себя феминисткой?

— Да, по взглядам я феминистка и этого не стыжусь. Но я не занимаюсь при этом активизмом, как журналист не могу себе это позволить. Вообще я не из тех женщин, которые считают слово «феминистка» настолько токсичным, что не рискуют его использовать. Мне кажется важным понимать, что у женщин сегодня не было бы никаких прав, если бы не достижения феминисток. Например, я сейчас просто не могла бы работать тем, кем я работаю. И многие девушки, которые их критикуют, тоже сидели бы на кухне и воспитывали своих семерых детей.

Фото из личного архива Таисии Бекбулатовой. Автор фото — Рина Майер

— Кстати, интересно, что для «Холода» чаще всего пишут девушки. Как я понимаю, это сложилось само собой?

— Разумеется, я не устраивала геноцид мужчин! (Улыбается.) Просто действительно так получилось, что весь наш отдел спецкоров состоит из девушек. Никаких предубеждений против мужчин у нас нет, единственное наблюдение — почему-то от момента обсуждения темы до момента публикации текста женщины доходят чаще, чем мужчины. Мы со многими хорошими журналистами пытались делать материалы, и что-то постоянно срывалось — а девушки, которые берутся за тему, как будто более цепкие и чаще доводят работу до конца.


— Мы уже несколько раз затрагивали тему критики, но все-таки хочется отдельно это обсудить. Тебе приходилось сталкиваться с резким неприятием вашей редакционной политики?

— Да. Самый яркий пример здесь, наверное, — история с материалом о Кобринском (в ноябре 2020 года «Холод» выпустил статью о том, что студентки петербургского преподавателя и политика Александра Кобринского на протяжении многих лет сталкивались с домогательствами с его стороны. — Прим. ред.). После публикации на нас обрушился настоящий шитсторм: герой обещал натравить на нас Следственный комитет, многие люди взбесились, в «Фейсбуке» некоторые даже стали нас обвинять в том, что мы выпустили заказуху и копаемся в грязном белье. К счастью, это не были люди, на мнение которых я ориентируюсь.
Самым важным для меня тогда было, чтобы наш спецкор Соня Вальянова, несмотря на попытки травли, знала, что поступила правильно.
В случае с такими темами реакция зависит не столько от твоей статьи, сколько от установок в головах читателей. Даже если ты честно выполнил свою работу, проверил все факты и знаешь, что правда на твоей стороне, конфликтов не избежать. К сожалению, в подобных историях четко видны поколенческие различия: к тем вещам, которые нам кажутся объективно неприемлемыми, люди старшего поколения относятся иначе. Им непонятно, зачем из таких случаев что-то «раздувать», кажется, что лучше затолкать «грязь» ногой под ковер и не вспоминать о ней. Увы, я не думаю, что их можно изменить. Но общество в целом сейчас понемногу перестраивается, и люди постепенно перестают хотя бы публично демонстрировать свои сексистские взгляды.


— Как тебе кажется, журналистика во времена обострения противоречий — перспективная профессия? Ей сейчас стоит заниматься?

— Когда об этом спрашивают молодые ребята, студенты, я обычно отвечаю, что если можешь не идти в журналистику, то лучше не идти. Это неблагодарная профессия — и общество, и власти, особенно в России, часто считают журналистов какими-то паразитами. Денег журналистика тоже никому особо не приносит. Но если это твое призвание, то почему нет? Да, журналисты сталкиваются со множеством предубеждений, но все-таки они занимаются важными вещами.


— Что еще ты бы посоветовала тем, кто только начинает осваиваться в профессии?

— Я сама по-прежнему многому учусь и не уверена, что я вправе давать советы. Но главное, пожалуй, — работать в медиа стоит только тогда, когда тебе это очень нравится, как я уже говорила.


— И напоследок: каким ты видишь будущее «Холода»? А каким — свое?

— Честно говоря, у меня сейчас такой период в жизни, когда я ничего не планирую дольше чем на две недели. Что касается «Холода», то не буду особо скромничать — нет смысла создавать медиа, если ты не планируешь сделать его максимально крутым. Мне хотелось бы, чтобы «Холод» в ближайшие годы стал главным сторителлинговым медиа в России, первым изданием, которое приходит на ум, если ты говоришь о каких-то больших качественных текстах. Когда это случится, я посчитаю свою задачу выполненной и буду думать, что делать дальше.

Текст: Александра Воробьёва
Фото из личного архива Таисии Бекбулатовой